При работе с чувствительными и юридически тонкими темами, мы «прогоняли» их через штатного юриста, который подсказывал, где нужно разрешение родителя на публикацию персональных данных ребенка, где необходимо запросить письменное согласие на публикацию какой-то истории. Бывало, что к нам приходили с досудебными претензиями. Такое, например, бывает с материалами про домашнее насилие. И вот мы, вроде, и с женщиной поговорили, и попытались связаться с мужчиной, чтобы он свою позицию мог выразить. Но часто бывает так, что вторая сторона отказывается давать комментарий и переходит на угрозу судебных разбирательств, апеллируя статьей о защите чести и достоинства. Здесь важно подготовиться заранее, обсудив все с юристом. И даже если вы получили досудебную претензию, далеко не факт, что человек пойдет в суд, а если и пойдет, не факт, что он выиграет дело. Если каждое ваше слово подтверждено документом, справкой, письменным согласием, если у вас есть аудиозапись, что вторая сторона отказалась давать вам комментарий, то вы со всех сторон защищены, и ничего страшного произойти не должно. Мой совет при работе с такими темами — это тщательно все проверять и говорить с юристами. Это важно с этической точки зрения, а с юридической — вас обезопасит.

У меня был опыт, когда герой хотел сильно поправить комментарий после того, как интервью уже было записано, а я предложила просто посмотреть на предварительный вариант текста. Это, конечно, очень неприятная ситуация. Еще мы один раз мы писали текст о студенческой проблеме. Это был материал о работных домах, о том, как они устроены и почему до сих пор существуют. Я тогда была редактором и помогала автору получить комментарий от юриста. Это было несложно, так как была возможность обратиться к преподавателю журналистского права. Он тогда выступил консультантом по теме, давал комментарии о том, как, с точки зрения трудового кодекса, работают эти работные дома. Но из-за того, что автор еще не был достаточно опытен, не получилось сразу ответить на все вопросы. Мы понимали, что это не очень глубокая работа. Тем не менее, это классная практика, которую я для себя вынесла. Если пишешь на сложные темы и сомневаешься или думаешь, что может произойти что-то, что может навредить тебе или твоему спикеру, лучше обязательно обратись к юристу за консультацией. Часто бывает, что и в самой редакции есть какой-то дежурный эксперт-юрист или сторонний. И вообще, можно самому посмотреть законодательство, чтобы точно понимать, что в ходе интервью обязательно нужно сообщать, что ты записываешь и что ты не обязан исправлять текст по просьбе героя. И тут тоже дело касается внутренних правил редакции. Некоторые редакции готовы править текст, у кого-то уже принципиальная политика. Но я думаю, много фактов в таких вопросах — на стороне журналиста.

Помню, они стали приходить к нам удалять, какие-то публикации за пропаганду суицида. У нас, как вы знаете, наверняка с пропагандой суицида и её трактовками все ужасно неоднозначно, как, в общем, в большинстве случаев, что делает РКН. Ну мы буквально описали как человек погиб: вот Пётр Иванов выпрыгнул из окна и убился, потому что у него была депрессия. И нам - удалите, потому что вы описываете способ самоубийства. Ну, технически, наверное, да, но с другой стороны это же бред. Мы даже до ЕСПЧ доходили. Кажется, это дело до сих пор тянется. Уже, по моему, юрлица того нет, а мой бывший партнёр по “Батеньке” Антон Ярош, получает ещё какие-то там уведомления, что назначили какое-то заседание и так далее. Но и решение еспч уже сегодня можно в России не исполнять, так что вот так.

Вот только если ничего не публикуется, то и не получится содержать юриста. Понятно, что часто они говорят, дуют на воду. Говорят, вот это все, уберите, уберите, уберите все, оставляем абзац. Так что важно еще общий язык с юристом найти, чтобы у вас хорошо был выстроен с ним диалог. Вы начинаете торговаться и вот из этого торга понятно, где друг другу уступить, чтобы все получилось.. Всегда остаётся немалый процент, что притянут вообще за что угодно. Тут уже другие телефоны при себе держать: хороших юристов, правозащитников или нко, которые ещё работают с тем, чтобы помогать медиа отбиваться от таких вот проблем.

У меня была история, когда я писала о девушке, которая была доведена до попытки суицида. С другой стороны была учительница математики, которая авторитарно, властно и грубо себя вела. И так сложились обстоятельства, что девушка не видела другого выхода, и произошла попытка суицида. После выхода моего материала прокуратура провела проверку. По статье, связанной с доведением до самоубийства, очень сложно установить причинно-следственные связи. Но все таки, в ходе проверки выяснилось, что там имело место и вымогательство, и учительница могла в нетрезвом виде проводить уроки или швыряться предметами в учеников. И когда я второй раз написала об этой истории, на меня был подан гражданский иск. Процесс шел три дня, а мнения свидетелей разделились поровну. В итоге, все закончилось тем, что разбирательство я проиграла, и мне пришлось публично извиниться перед учительницей, а также выплатить компенсацию, так как в судебном порядке было доказано, что я причинила ей нравственные страдания. Если в суде не получается установить причинно-следственную связь в делах о доведении до самоубийства, журналисты, которые такие проблемы освещают, оказываются в очень уязвимой, незащищенной позиции. Это, конечно, ситуация, которая показывает, что журналисты — тоже люди, и рано или поздно, ты включаешься в ситуацию и занимаешь чью-то сторону. И понимать, что так может произойти, необходимо. Были и еще подобные случаи. Например было дело против сотрудников уголовного розыска. Их тогда подставили, обвинили в том, что они занимаются покровительством борделя в одном из отелей. А на самом деле, этим занимались более высокопоставленные чиновники из другого ведомства. И журналист, в таких случаях, пытается самостоятельно разобраться в истине. Хотя в правовом поле сейчас уже нет такого понятия, как истина. Есть просто доказанность или недоказанность. То есть, суд не стремится к истине. Но журналист должен для себя понимать, кто прав, а кто нет. Тем не менее, полезно, все таки, оставаться в нулевой позиции, чтобы не «перегреть» конфликт.

Мне кажется, у нас хорошо работают законы, ограничивающие съемку детей, упоминание имен и так далее. И даже в том, что касается детей, есть некий перебор, потому что ребенка нельзя фотографировать без письменного согласия родителя. Мне кажется, что это вопрос приоритетов. Потому что если речь о сборе денег, то, безусловно, нельзя обойтись без имени и фотографии ребенка, которому требуется помощь. Если мы говорим о каких-то других проблемах, например, конфликте в школе, тут, наверное, лучше не публиковать фотографию этого ребенка и не называть его фамилию. По возможности, журналист должен помочь родителям, если они хотят обращаться в органы, писать заявление, но самого ребенка, при этом, не слишком «выпячивать». Медиа, которые специализируются на социальной тематике, как правило, так и поступают. Они могут рассказать даже какую-то очень сложную историю подростков, но имя будет изменено или сокращено до одной буквы, и будут использованы либо коллажи, либо размытые фотографии, либо изображения со спины. И спустя двадцать лет, ты уж точно не поймешь, о ком эта история. Это часто делается, мне кажется.

Больших юридических проблем я не припомню, но один раз была неприятная история. Это было лет пятнадцать назад. Тогда мэром еще был Лужков, и его жена, Елена Батурина, занималась застройкой в историческом центре Москвы. И однажды при подготовке материала, мы с экспертом пошли бродить по заброшкам ходить в печатниковом переулке. В том числе, общались с местными жителями, и одна женщина говорила: «Да вообще нашу Москву разрушают. Я вот архитектор, тут вообще все изменилось до неузнаваемости. Батурина понастроила тут этих офисных стекляшек, и что теперь делать?» Я эти слова включила в текст. На следующий день после публикации с нами связался юрист компании, которую возглавляла Батурина, и потребовал опровержение. Пришла юрист «Ведомостей», которая сказала: «Так, прошлого юриста Батуриной зарубили топором, потому что они сами — такие юристы, которые ни перед чем не остановятся.» И мне говорят: «Ты разговаривала с женщиной, ты упомянула ее имя. Ты уверена, что это она? Есть аудиозапись?» Ты точно представилась журналистом и сказала, что идет запись?» А в записи был такой момент, что я представляюсь журналистом, а дальше ставлю на паузу и объясняю ей. Не хотелось просто записывать лишнее. Но все равно, мне сказали, что это считается подтверждением того, что мы представились. И мы не стали давать опровержение. Мне сказали найти эту женщину и предупредить, чтобы теперь у нее не начались проблемы. Я пыталась это сделать, нашла какие-то телефоны, но она уехала куда-то на дачу. Я тогда не предупредила, ушла в отпуск. А прихожу на работу, а там уже лежит объяснительная от этой женщины. То есть они ее, бедную, нашли и заставили писать, что она приносит извинения, что это был бытовой разговор, она ничего плохого не хотела сказать про Батурину, а что за люди были с магнитофоном — она не знает. Мне, видимо, повезло работать в крупных редакциях, где есть штатный юрист. И этими проблемами не приходилось заниматься самостоятельно. Но нас всегда просили делать записи для подтверждения. И если тебя просят присылать на согласование цитаты, лучше присылать. Иногда, когда ты сам не уверен, то можешь сам предлагать эту практику. Но если тебе интереснее живую речь поставить, а человек не просит согласовать цитату, то лучше и не спрашивать. Потому что очень часто цитаты переделывают просто до неузнаваемости, они становятся скучными и неинтересными.

Количество проблем, с которыми может столкнуться журналист, может быть ограничено только фантазией. Социальная тематика — очень сложная. Здесь может быть множество пересечений разных аспектов правовой сферы. Это и деятельность иностранных агентов, и вопросы, связанные с последними изменениями в российском законодательстве, и невозможность произнесения тех или иных слов, и то, что связано с понятием интеллектуальной собственности. Например, создание интервью, к сожалению, может привести к большому количеству проблем. Частый случай в журналистской практике, когда герой соглашается на интервью, а позже говорит о своем нежелании, чтобы это интервью было опубликовано, и пытается его отозвать. Вторая по частоте проблема, с которой сталкиваются не только социальные журналисты — это вопрос публикации изображений и последующего отзыва этих изображений.

Изначально каждый журналист должен понимать, что интервью — это объект права интеллектуальной собственности. Это точно такой же продукт, как картина или фильм, который требует не меньшего уважения к результату. Часто, ни у интервьюера, ни у интервьюируемого, этого понимания не возникает. Если мы понимаем, что это произведение, которое создается совместно, то журналист и герой интервью могут выступать соавторами, и ни у одного из них часто может не быть стопроцентных прав на материалы. Я использую формулировку «может» не потому что хочу уклониться от ответа и не потому что я юрист, а из-за того, что ситуации бывают очень разные. В частности, есть такой жанр интервью, когда интервьюируемый отвечает на вопросы максимально кратко в формате «да/нет». Здесь в 90% случаев обладателем права интеллектуальной собственности будет интервьюер. С таким форматом проще всего действовать. Нужно только получить от героя согласие на интервью, причем российский закон не говорит о том, что это согласие обязательно должно быть письменным. У нас есть ряд законов, связанных с агитацией, пропагандой или предвыборной деятельностью. Когда, например, задают вопросы «Как вы относитесь к той или иной партии?», и хотят ответ опубликовать в качестве предвыборной кампании, тогда требуется специальное согласие. В остальных случаях, тому, у кого вы хотите взять интервью, достаточно сказать название издания, представиться, сообщить цель, с которой вы хотите с ним пообщаться и упомянуть, будет ли интервью записываться. Обязательно нужно получить согласие на разговор и запись, а уже после этого можно брать интервью. Российские суды в большинстве случаев исходят из того, что если ряд этих действий был совершен, даже не обязательно подписывать форму согласия. Но если у вас будет краткая форма согласия, в которой будет описан формат интервью, что требуется от героя, где материал будет размещаться, под которым интервьюируемый подпишет, что он ознакомлен с условиями и, в соответствии с ними, выражает свое согласие, это дополнительно вас обезопасит. Не обязательно запоминать эти формулировки, так как строгой формы здесь не существует. Главное передать правовую суть, четко указав формат, площадку и цели использования интервью. Потому что даже если герой дал согласие, он может использовать любую неточность для того, чтобы отозвать потом права на интервью. Часто судебные споры по таким вопросам сводятся к тому, что герой ожидал увидеть одно, а в результате получилось другое. Не стоит в этих случаях нанимать дорогостоящих юристов, наоборот эта практика потом может сыграть против журналиста. Буквально листок А4 с теми пунктами, которые мы обозначили, уже является надлежащим документом. Более того, в соответствии с гражданским кодексом, письменная форма сделки закрепляется, в том числе, в случае, если подписанные документы отсылаются через email или мессенджеры. И даже если вы напишете герою в Telegram все условия, и он ответит согласием, это согласие будет действительным. Но здесь, конечно, играет роль вопрос, связанный с сохранением доказательств. То есть, если коммуникация ведется через email, на сервере этот текст будет сохранен, если что, эту информацию всегда можно поднять в суде. А в мессенджерах есть функция удаления сообщений навсегда, и нужна какая-то дополнительная фиксация, например, снимок экрана с датой и именами участников беседы.

Когда я говорю о том, что к юристу можно не обращаться, я исхожу из того, что это может быть частной инициативой, например Youtube-блог, или небольшая газета, у которой нет финансовой возможности нанять штатного юриста или привлечь его в частном порядке. Интеллектуальная собственность является узкой юридической сферой, так же как, например, уголовная юриспруденция. И если в издании нет юриста, который занимается вопросами интеллектуальной собственности, то нужно привлекать стороннего специалиста. Это уже не будет тот юрист, к которому редакция обращалась, например, при составлении трудового договора. Но я считаю, что если соответствующего бюджета нет, в целом, можно обойтись своими силами. При этом, право интеллектуальной собственности — это та сфера, в которой нет четких правил. И в делах, которые ее касаются, суды очень тщательно все сравнивают и сопоставляют. Это работает по принципу тех ситуаций, когда кто-то крадет чью-то песню. Садится суд, а в определенных юрисдикциях — еще и 12 присяжных, они слушают одну песню, вторую, музыкальные эксперты дают свое заключение, а затем выносится решение. То есть, это довольно сложный процесс. Так же и с интервью или организацией фотосессий. Есть очень известный кейс, произошедший на заре появления фототехники, когда фотограф сделал снимок писателя Оскара Уайльда, он дал свое согласие, но тот, кто опубликовал эту фотографию, не заплатил фотографу. Ему пришлось отстаивать собственное право на этот снимок. Суд тогда рассматривал, что именно сделал фотограф: говорил Оскару Уайльду, как ему сесть и вообще полностью руководил творческим процессом. Было доказано, что фотография является объектом творческого труда, и права полностью принадлежат фотографу. Это происходило в конце XIX века, и с тех пор, суд всегда рассматривает такие дела в индивидуальном порядке. В случае с интервью, герой обычно вносит свой интеллектуальный вклад, благодаря которому формируется итоговый продукт. По сути, интервьюируемый подобен актеру. Он что-то рассказывает, жестикулирует, и понять потом, кто именно должен являться правообладателем, очень сложно. И с такими вопросами, конечно, лучше обратиться к юристу. И если мы понимаем, что герой по праву является соавтором, нам необходимо запрашивать согласие на публикацию, или выкупать права, или просить безвозмездно передать свою часть прав на интервью журналисту.

Если мы обратимся к статье 1269 гражданского кодекса РФ, обнаружится такой нюанс: до момента обнародования материала, любой из соавторов может отозвать права на публикацию. После обнародования — уже нет. В любом случае, если человек хочет отказаться от публикации уже после того, как подписал согласие, издание имеет право подать иск и взыскать убытки. Например, у нас уже сверстана газета, на первой полосе заявлено интервью и потрачены деньги на печать. Здесь можно попробовать возместить убытки вплоть до того, что не оправдались ожидания читателей, которые ждали это интервью. Все эти убытки в судебном порядке можно оценить и взыскать с лица, которое в последний момент хочет отозвать интервью. То же самое касается фотографий. Но если интервью после обнародования, как правило, уже нельзя отозвать, право на изображение в российской системе всегда принадлежит лицу, присутствующему на этом изображении. То есть, если в материале есть моя фотография, как бы мы ни договорились, я всегда могу потребовать удаления моего изображения. Но здесь, опять же, даже когда я законно могу это сделать, те лица, которые понесли убытки в связи с этим удалением, могут взыскать их в суде.

Письменные согласия важны и потому, что позволяют избежать более серьезных судебных разбирательств. Да, отзыв интервью и изображений — это неприятно. Но когда, например, человек пишет заявление о том, что его ввели в заблуждение, или каким-то нечестным образом выудили у него эту информацию, или он вообще не давал согласия, это может привести к уголовным разбирательствам, особенно, в такой сложной напряженной ситуации, в которой мы сейчас все находимся. Мне сложно что-то советовать социальным журналистам, но с моей юридической точки зрения, если человек уходит от подписания согласия или говорит «Ну давайте я подпишу уже после интервью», лучше напрячься и хорошо взвесить все «за» и «против».

Мне бы, конечно, хотелось быть оптимистом, но исходя из текущей реальности в России, ситуация с несовершенством законодательства, вряд ли, улучшится. Может в ближайшее время по части регламентов появится что-то более удобное и структурированное, особенно, для таких важных, но не очень почитаемых сейчас, к сожалению, профессий, как социальная журналистика, но лично я бы на эту тенденцию не рассчитывал. Например, еще 7-8 лет назад можно было говорить о том, что такие тенденции есть. И что у нас развивается журналистика, а вместе с ней — нормы, которые позволяют защищать права журналистов и изданий. Последние несколько лет этот тренд, скорее, идет на «нет», и журналистом в России сейчас работать очень сложно. Социальная журналистика — это вообще такая героическая деятельность, которая существует, в большей степени, вопреки закону, а не в лоне законодательных трендов.

Вопрос того, как сильно отсутствие четких регламентов и проблемы в законодательстве могут влиять на работу социальных журналистов, касается, прежде всего, справедливости. Причем, справедливости в философском смысле этого слова. Государство, как бы, старается защитить всех членов общества одинаково, но всегда кто-то «ровнее». И это не всегда про злой умысел. Например, какая-то система всегда больше защищает работника, а какая-то — работодателя. При этом, допустим, в США это зависит непосредственно от штата. В Калифорнии больше защищают работника, а в Нью-Йорке — работодателя. Так просто исторически сложилось. Поэтому баланс в виде регламентов, которые бы в равной степени защищали и героев, и журналистов, это, в какой-то степени, утопия. У нас есть законы, которыми мы можем пользоваться, и есть какое-то внутреннее стремление к справедливости. Наши знания, опыт и понимание правовых механизмов могут нам максимально помочь приблизиться к этому балансу, насколько позволяет та правовая система, в рамках которой мы работаем.

Кейсов того, как журналистские материалы становились причинами правовых проблем, огромное количество. Если мы рассмотрим деятельность правозащитных организаций или Фонда борьба с коррупцией, которые, по сути, занимаются расследовательской социальной журналистикой и публикуют материалы, чтобы разоблачить нечистоплотные действия некоторых государственных деятелей, мы увидим, что почти всегда на них подают иски о причинении морального вреда, иски, связанные с законом о неприкосновенности частной жизни. И вообще какое-то бесконечное количество исков, к сожалению, сыпется на людей, занимающихся такой деятельностью. Чем более острую специфику имеет журналистская деятельность, в частности, если эта деятельность направлена на разоблачение или освещение остросоциальных вопросов, даже если эти вопросы рассматриваются в форме теоретической дискуссии, тем выше вероятность столкнуться с юридическими сложностями. Честно скажу, для меня не имеет смысла поднимать статистику, когда 99% представляют собой однородную реакцию на социальную журналистскую деятельность. Но, например, если брать практику, касающуюся получения согласия, дискуссионный вопрос здесь связан именно с формой получения этого согласия. И из того, что я изучал, часть дел ведет к выводу о том, что неполучение письменного согласия на интервью и публикацию является отсутствием согласия, но большинство дел, около 70% по различным регионам России, говорит о том, что если фактически согласие было, и герою обо всем было рассказано, то оно считается действительным. Давайте, все таки, на такой положительной статистике остановимся.

Что касается закона о возрастных ограничениях в СМИ, у нас отсутствует работающая система с градацией по возрасту. То есть, если мы говорим о каком-то интеллектуальном контенте, он предназначен либо для всех, либо только после восемнадцати лет. И если мы не записываем интервью с Лунтиком, практически любой материал, связанный с экономикой, политикой, семьей, образованием, уже не говоря о темах, связанных с сексом или гендерной идентичностью, в действующей правовой реальности будет попадать под этот закон. И соответственно, эта маркировка обязательно должна быть указана, будь это сайт или Youtube-канал, где четко сказано, что материал не предназначен для зрителей, не достигших 18 лет.